Экономист Владислав Иноземцев в статье, опубликованной VTimes, пишет, что в российских протестах конца 1980-х и начала 1990-х годов (вплоть до 1994 г.) важную роль играли экономические требования, но с тех пор, по его мнению, ситуация изменилась — более индивидуалистическая современная культура подавила протестный настрой общества. Несмотря на обеднение населения и слабый экономический рост, мобилизация общества вокруг экономических проблем маловероятна, они не вызывают «общего отпора», считает Иноземцев, поэтому и политическая мобилизация в обозримом будущем маловероятна.
Я помню Россию той, другой эпохи — от перестройки до 1994 г. Я приехал в Москву в декабре 1987 г. как специалист Citibank (автор — бывший директор по корпоративным финансам в Восточной Европе Citibank, Нью-Йорк. — VTimes). Город выглядел совсем не таким, каким я его увидел, когда впервые посетил СССР в 1963 г., будучи еще студентом. Везде были надписи «закрыто на ремонт», хотя ничего не ремонтировалось. Замусоренные парки и пруды. Пустые полки магазинов.
На следующий год я приехал с вице-председателем Citibank Джеком Кларком, чтобы встретиться с заместителем председателя правления Внешторгбанка и будущим председателем Центрального банка Виктором Геращенко. Кларк думал, что Михаил Горбачев был одиноким реформатором без поддержки, но Геращенко объяснил, что это не так и что очень многие россияне понимают фундаментальную проблему страны: то, что производится в соответствии с госпланом, — это совсем не то, что нужно населению. Многие образованные люди осознавали, что это системная проблема и нужно решать ее общими усилиями, рассказывал Геращенко нам.
Я очень много общался с рыночными реформаторами и идеалистами. Во всех министерствах и организациях люди были убеждены: только открытое общество, только политические преобразования дадут шанс решить экономические проблемы и преодолеть экономический кризис. Политические меры, принятые в годы гласности и при Борисе Ельцине, способствовали появлению рыночных институтов — биржи ценных бумаг, закона о собственности, банковской системы. И люди, выступавшие за перемены в конце 1980-х годов, были из привилегированных слоев — грубого эквивалента сегодняшних экономически преуспевающих индивидов, носителей той самой индивидуалистической культуры. Даже Геращенко, которого нельзя назвать любимцем реформаторов, принимал необходимость фундаментальных преобразований.
От обычных людей, которых я встречал в те годы, я часто слышал: я хочу жить в цивилизованной стране. И в эти слова они вкладывали не только экономический смысл. Я помню длинные очереди на Тверской в американский косметический магазин — первый такой в Москве. Или молодую женщину с православным крестом — весьма радикальное заявление для 1987 г., — которая говорила, что она совсем не религиозна, но хочет сама выбирать, что ей носить. Право свободно выражать свою индивидуальность — и сегодня тоже — это сильнейший мотиватор.
Россия, как пишет Иноземцев, совершила рывок с 1990-х. Но экономическое развитие, на мой взгляд, не может быть устойчивым без политических преобразований. Общества, обремененные коррупцией, лишены шанса на устойчивый экономический прогресс. Кража богатств страны лишает ее экономику ресурсов, необходимых для роста, обесточивает ее. Жесткий контроль над политической системой тормозит экономические преобразования, поскольку любая инициатива экономических реформ неизбежно становится и политической. В странах, попавших в такую ловушку, различие между экономическими и политическими требованиями становится условным.
Мы только что наблюдали, как американский электорат убрал действующего президента в период относительного процветания экономики и низкой безработицы (до пандемии ковида) главным образом из-за страха, что этот президент ставит под угрозу стабильность нашего политического порядка. Наиболее обеспеченные, образованные избиратели не поддержали Дональда Трампа, опасаясь за сохранность гражданского общества.
События в Вашингтоне 6 января доказали, что опасения были верными. Если бы в США не было устойчивого гражданского общества, ущерб для нашей демократии был бы гораздо сильнее. К счастью, Конгресс США не стал таким же символом, как Зимний дворец в 1917-м.
Мобилизация общества в России, как в 1980-е, будет возможна, если многие страты или классы решат, что системные реформы нужны. Учитывая бурную историю России в XX веке, неудивительно, что многих россиян сейчас не столь сильно беспокоят политические ограничения и их внимание сосредоточено на карьере, семье и финансах. И тем не менее наиболее образованная часть общества, те, кто больше других выиграли от преобразований, могут объединиться, чтобы сохранить достигнутое. Появившееся в 80-х желание жить в цивилизованной стране — все еще мощная сила.
