Россия признала республики на востоке Украины, но не разрешила всех сомнений насчет своих намерений. Учитывая, что Путин не любит быть предсказуемым, жить по чужому календарю, и действует в логике спецоперации, возникает путаница. Это концентрация войск и угроза вторжения была операцией прикрытия для признания Донецка и Луганска? Или признание — это операция прикрытия для вторжения и смены режима в Киеве? А может, все вместе продолжает быть прикрытием для главной дипломатической региональной цели — федерализации Украины и ее отрыва от Запада, а также главной глобальной цели — отмены статуса России как страны, проигравшей холодную войну?
Парадоксальным образом Россия пытается избавиться от статуса проигравшей холодную войну, создавая кризисы в духе холодной войны.
По-своему это логично: если ты можешь создать такой же масштабный кризис, какие случались между СССР и Западом до проигрыша, ты и не проигравший. Правда, точкой сборки кризиса становятся территории, которые были собственными, и это неприятно напоминает о результатах предыдущего раунда. Поэтому эти территории так тянет вновь сделать своими.
Стандарты спецоперации
Признание независимости республик Донбасса было неожиданным не потому, что оно представлялось невозможным, а потому, что считалось слишком простым и поэтому маловероятным вариантом — не дотягивающим до масштаба использованных инструментов. Нужно ли было собирать ударную группировку войск в боевом порядке на границах Украины, требовать от Запада юридически отменить итоги холодной войны и запускать ядерные ракеты на учениях, чтобы сделать то, что можно было сделать и без этого, — юридически переоформить статус-кво на востоке Украины? Это ведь замах на рубль, результат на копейку.
Но именно потому, что замах был на рубль, выйти из ситуации без потери лица, ни в чем не изменив статус-кво, было невозможно, а через вторжение на Украину — слишком рискованно, и вряд ли планировалось на этом этапе. Уроки Афганистана и Ирака — разбить армию, но так и не установить контроль — в глубине кремлевских коридоров обдумывают не только применительно к Америке.
Вторжение было бы слишком щедрым подарком для Запада хотя бы потому, что прямолинейно подтвердило бы худшие опасения насчет России,
правоту западной прессы и эффективность западной разведки, над которыми только что смеялись самые высокие российские спикеры. Меньше всего Путину хочется выступить в роли злого русского медведя, которого за цепь выводят на арену, окруженную телекамерами.
Поэтому Путин выбрал вариант, которого меньше других ждали и к которому меньше готовились. Больше готовились к тому, чего больше боялись, — к вторжению. Судя по уверенным заявлениям первых лиц Запада, по лихорадочной дипломатической активности, сценарий вторжения они рассматривали как основной или абсолютно реальный. Тут они основывались на военной экспертизе снимков и данных своих разведок, с которыми их российские коллеги, как бывает в таких случаях, вели свою игру, подталкивая к определенным выводам.
Похоже, что нынешнее решение было запланированным первым итогом нынешнего кризиса. Вспомним, что он начался с ноябрьской публикации МИДом документов, изобличающих соучастие Германии и Франции в неисполнении Украиной Минских соглашений, а его нынешняя фаза закончилась вчера информированием Парижа и Берлина (а не Вашингтона и Лондона) о признании ДНР и ЛНР.
Тайминг соответствует средней длине кремлевской политической спецоперации. Так было, например, с обнулением президентских сроков. В декабре 2019 года — первые фразы Путина о том, что можно подумать о корректировке Конституции, в начале 2020-го — ускоренное послание и политическая активность с множеством ложных целей, в марте — созыв Думы и внезапная поправка Терешковой. Вот и сейчас между публикацией немецких и французских писем по Минску и внезапной отменой Минска Россией в рамках избыточной активности с множеством ложных целей прошли те же три месяца.
Подарки в зеркалах
Эффект неожиданности достигнут за счет внезапного понижения, приземления результата. Признание независимости республик — это в каком-то смысле подарок Западу.
Россия дала повод выйти с ней из переговоров по неудобным темам безопасности и наложить на себя санкции. Это также подарок Зеленскому и Украине.
Несмотря на унизительное для любого национального достоинства отторжение территорий, Киев так явно тяготился Минскими соглашениями, что будет только рад их уничтожению Россией. Притом что российское признание республик, как до того присоединение Крыма, никак не закрывает для Украины возможности требовать территории назад и надеяться, что история подарит такую возможность.
Однако произошедшее — не просто раздача российских подарков оппонентам по конфронтации. Для самой России это возможность спуститься из крайне высоких слоев эскалации с определенным результатом, потому что спуститься оттуда без явного результата было бы разрушительным исходом для престижа власти и для ее военно-дипломатического инструментария.
Разумеется, речь идет о силовых инструментах тяжелой дипломатии. С таким итогом кризиса Россия не выглядит дружелюбной и безопасной державой, но, кажется, Кремль это мало заботит. Наоборот, Москва предлагает миру, как следует из длинного выступления российского лидера, чувство уязвленной ранимости, ощущение собственной незащищенности как основную мотивацию внешнеполитического поведения — впредь и вплоть до достижения чувства собственной безопасности.
Признание ДНР и ЛНР дает Западу повод перейти от переговоров к санкциям, но раскалывает Запад по дороге.
Безусловным достижением президента Байдена в нынешнем кризисе было воссоздание политического единства Запада, сплотившегося ради предотвращения российской агрессии. Однако к варианту полуагрессии, к постепенной эрозии украинского суверенитета готовились меньше, и единства тут нет. И, скорее всего, оно будет достигнуто на уровнях, которые не произведут слишком сильного впечатления ни на саму Россию, ни на сторонников ее сдерживания.
Для Запада юридический отрыв Донбасса от Украины — повод прекратить разговаривать с Россией по ее пакету требований. Но с другой стороны, признав сепаратистские республики, Россия — в отличие от Запада — продемонстрировала серьезность намерений, готовность перейти от слов к делу и способность идти ради этого на определенные жертвы. Для части западных политиков это будет означать, что с Россией надо разговаривать больше, а не меньше. Во всяком случае, в Кремле очевидно на это рассчитывают.
Огромная часть нынешнего противостояния строилась на зеркальных действиях: как они, так и мы. Запад и Россия обвиняли друг друга в планировании вторжения, провокации под чужим флагом, публиковали планы российского и украинского наступлений, устраивали эвакуацию: одни — дипломатов, другие — женщин и детей. Само признание, таким образом, можно считать зеркальным ответом России на упорство Запада в отстаивании свободы волеизъявления народов, открытых дверей и права выбирать союзы. Вот Москва теперь тоже открыла двери и дала право выбрать союз. Прекрасный, наш.
Признание может являться и тем самым военно-техническим ответом, проанонсированным Россией на случай, если Запад не уступит. В ответ на приближение военной инфраструктуры к России и превращение Украины в юго-восточный военный округ НАТО Россия, смотрите, придвигает свою военную инфраструктуру к Киеву и НАТО и превращает Донбасс в свой юго-западный военный протекторат. Принцип «держава, требующая равенства, позволяет себе действовать так же, как действуют державы, у которых она требует этого равенства» вообще является одним из главных объяснений для любых российских действий.
Точно так же следует трактовать фактическое согласие России похоронить Минские соглашения. Это попытка громко упрекнуть Запад, и в частности США, в том, что он выходил из множества соглашений, пока Россия уговаривала его остаться — ПРО, РСМД, открытое небо, иранская сделка, неформальное обязательство не расширять НАТО, соглашение между оппозицией и Януковичем. Упрек и одновременно сигнал: хотите иметь с нами дело, выполняйте согласованное, иначе у нас тоже хватит духу не выполнять.
Экспортер безопасности
Наконец, признание Россией ДНР и ЛНР можно считать подарками Киеву и Западу и относительно мирным окончанием эскалации только в том случае, если дело этим и закончится. Однако это совершенно не обязательно так. Это может быть выходом пара из котла, а может — повышением давления.
Одно дело, если Россия, признав республики Донбасса, отведет войска от границ Украины. Однако пока она заводит их внутрь бывшей и международно признанной украинской территории.
Что называется, «теперь официально».
Признание республик Донбасса без отвода войск не снимет ни вопрос федерализации для Украины, ни вопрос гарантий для Запада. А для убедительности пока сохраняется двусмысленность с границами. Признание пока произошло в фактических границах, но у обеих сепаратистских республик есть конституции, где их территории обозначены в границах бывших Донецкой и Луганской областей. И уже несколько официальных лиц допускали оговорки, что речь идет об этих виртуальных границах, или сказали, что границы — это дело самих государств, с которыми Россия подписала договоры.
Кроме того, из речи Путина, которая длилась необыкновенно долго — «я знаю, что вы меня сейчас слушаете, так выслушайте все, что накипело» — и была посвящена не только Донбассу, следует, что претензии России к нынешней форме украинского государства, его национальному строительству и внешнеполитическому выбору не сняты. Местами это обращение вообще звучало не как речь российского лидера, а как речь человека, который претендует на роль главы Украины.
В ходе нынешнего кризиса Россия, не доводя до войны, продемонстрировала слабости связки Запад — Украина. Она добилась публичного отказа США, Европы и даже НАТО воевать за Украину или даже посылать туда войска для острастки. Она вывела Запад на признание, что даже при худшем сценарии его реакция будет экономической и не безграничной, что даже у «адских санкций» есть пределы и что самые тяжелые из них, вроде SWIFT, СП-2 и запрета на покупку российских нефти и газа, даже при самом агрессивном сценарии — предмет для дискуссий. Это притом, что большая часть окружения Путина — исполнители госзаказа по импортозамещению и бенефициары санкций, а не страдающая сторона.
Наконец, эвакуацией посольств, остановкой полетов, отзывом граждан Запад продемонстрировал свое неверие в способность Украины выстоять. Долгосрочный подрыв веры бизнеса и инвесторов ударит по ней больше, чем санкции по России, а инвестиции не компенсируешь прямой бюджетной помощью.
Таким образом, Москве удалось в очередной раз ударить по идее, что антироссийский курс автоматически конвертируется в общенациональное процветание. Правда, и Россия пока не может предложить себя в качестве его источника даже тому же Донбассу, не говоря о целой Украине. Россия неплохо работает экспортером безопасности дружественных режимов, но гораздо хуже — экспортером экономического успеха.
Роль экспортера безопасности для своих она отработала сейчас и в Донбассе. После признания и ввода войск для тех, кто остался жить там, видимо, станет спокойнее. У украинских военных порог применения силы против собственно российских войск будет выше, а обстрелов станет меньше.
Византийское политбюро
У признания есть и внутриполитические последствия в самой России. Тема страдающего от украинской угрозы населения Донбасса была одной из главных при общении государства и граждан в СМИ в последние восемь лет, еще больше — в последние недели, и должна была получить какое-то разрешение до 2024 года. Просто жаловаться, как обижают своих, — это слабость, прекратить обиду — это сила. В этом отношении Россия тоже поработала зеркальным отражением Запада: он спас от российской агрессии Украину, Россия от украинской агрессии — Донбасс. Сила показана.
Теперь на сам 2024-й можно оставить разные варианты — от маловероятной смены власти в Киеве на более пророссийскую до вхождения Донбасса в состав России или в общее Союзное государство с Россией и Белоруссией. Мы в очередной раз убедились, что Путин не воссоздает СССР, критике которого была посвящена важная часть его выступления, а переобустраивает Россию.
Наконец, сама процедура признания донбасских республик приоткрыла некоторые механизмы российской государственной машины. Она по-прежнему легитимистская в том смысле, что следует букве законов, парламентских и министерских процедур, хотя сами законы и правила может менять, используя существующие в них лазейки и прецедентный принцип — на Западе (или у нас) так уже делали.
Мы увидели, что Совбез стал органом принятия важнейших решений, новым политбюро, но политбюро персоналистским – скорее сталинского, чем брежневского типа.
Мы убедились, что по закону сохранения политической энергии политика, уйдя из публичного пространства, не исчезает, а меняет формы. Мы видели, что для Путина важно публично разделить ответственность с деятелями, которые представляют разные группы и институты режима и публично же привести их позиции к общему знаменателю — в том числе на случай, если что-то пойдет не так.
Это было несложно. На заседании сидели люди, которые не являются одной командой друг для друга, но все входят в команду Путина. При этом друг с другом они могут не ладить и конфликтовать. И то, что они выступали не только с оглядкой на собственные мысли, но и понимая, что каждый из них не должен не только публично разделить с президентом ответственность за принимаемое решение, но и проиграть другому в глазах Путина и что сама эта ситуация заменяет Путину механизмы политической конкуренции, сдержек и противовесов.
Мы увидели границы этой конкуренции, когда она упирается в решение первого лица. Увидели поражение партии более прагматичной России и победу партии более воинственной и суверенной. Понимая при этом, что партия войны в большинстве случаев — не только в России, но и на Украине, и на Западе — это партия угрозы войны. То есть тех, кто капитализирует возможность войны, а не ее саму.
Материал впервые опубликован на сайте Московского центра Карнеги
