Спецслужбы по определению существуют в мире угроз. Выявлять их и противостоять угрозам — их ежедневная работа. Однако российские спецслужбы, несмотря на предполагаемую рациональность, одержимы страхами, которые возникли из диспропорциональной и неправильной оценки угроз.
Публикация подготовлена медиапроектом »Страна и мир — Sakharov Review» (телеграм проекта — »Страна и мир»). Статья написана на основе доклада, прочитанного авторами на семинаре Школы гражданского просвещения.
Одержимость идеей, что государство и сложившийся порядок могут рухнуть в любой момент — не изобретение новейшего времени, турбулентных 1990-х или периода распада СССР. Эта концепция появилась задолго до этих драматических событий. Современные российские спецслужбы унаследовали ее от их советского предшественника — КГБ.
В 1981 году Виктор Суворов, перебежчик из ГРУ Владимир Резун, опубликовал в Англии книгу «Освободители» («The Liberators») — сборник рассказов о жизни курсанта, а потом младшего командира Советской армии накануне и во время вторжения в Чехословакию в 1968 году.
В книге есть эпизод, когда советские солдаты в августе 1968 года уже находятся в полевых лагерях и ждут приказа выдвигаться в Чехословакию. Ожидая приказа, они обсуждают, для чего вообще нужна эта операция. В какой-то момент в солдатский разговор вступает замполит:
«Так до чего додумались товарищи чешские коммунисты? — продолжал замполит. — Отменили цензуру начисто! Открыли шлюзы всей буржуазной пропаганде! Печатай, кто что знаешь! К чему это может привести? К конвергенции? Нет! К капитализму! Буржуазному влиянию достаточно только маленькую дырочку в плотине сделать, а там поток разорвет всю плотину! У нас такая дырочка была, спасибо Партии, вовремя ее заделали! А в Чехословакии не дырочка, там во всю уже хлещет! Заделывать срочно надо. Какая же это конвергенция, если каждый будет высказывать все, что ему захочется? …
— Продолжайте, товарищ подполковник! — закричали из задних рядов. Мы тоже поддержали. Новый замполит в отличие от предыдущего говорил толково и вразумительно.
— И продолжу, товарищи. Социализм система стройная, как алмаз, и такая же прочная, но достаточно гранильщику сделать одно неверное движение, и вся устойчивость кристалла может нарушиться, и он рассыплется. В Чехословакии это уж сделано. Алмаз рассыпается. Но он является органической составляющей всего социалистического лагеря. И алмаз мирового социализма тоже может рассыпаться очень быстро. Дурной пример заразителен! Если буржуазия восторжествует в Чехословакии, неужели соседняя с ней Венгрия не последует туда же?
Мы ответили криками негодования».
И действительно, есть ощущение, что советским солдатам оказался более чем понятен аргумент про алмаз, который может рассыпаться, и про плотину, в которой достаточно одной дырочки, чтобы она рухнула — несмотря на очевидную несоразмерность угрозы, исходящей из Чехословакии с населением около 15 млн человек для всего социалистического лагеря.
Страх революции
Главный источник, который подпитывает убежденность в исключительной хрупкости государства, способного рухнуть от любого толчка, сколько бы средств и сил это государство ни инвестировало в свой силовой аппарат, — страх революции.
Причина этого страха — очень избирательная общественная память о событиях начала XX века. В Советском Союзе, как, впрочем, и в России, Первая мировая война практически отсутствует в историческом нарративе, еще меньше места она занимает в сознании людей.
Ее полностью затмили и вытеснили из общественного сознания трагические события революций 1917 года, гражданская война, последовавшие за этим репрессии и Великая Отечественная война. Отсутствие такой памяти очень чувствуется в сравнении с Францией и Великобританией, где не только в городах, но и в деревнях стоят памятные знаки погибшим, а многие люди помнят и рассказывают истории своих предков, участвовавших в сражениях Первой мировой.
В России значение этой войны и ее последствия в политических изменениях в Европе недооцениваются. Тот факт, что после Первой мировой войны рухнули четыре империи — Российская, Австрийская, Германская и Османская, не сразу всплывает в памяти советского и российского человека. На первый план выходит свержение царского режима революционерами.
Такая картина привела к появлению искаженного и упрощённого нарратива, что могущественная империя рухнула в 1917 году из-за горстки политэмигрантов, вернувшихся в недобрый час в Россию из-за рубежа в пломбированном вагоне во главе с Лениным «на деньги немецкого генштаба».
Вот эта последняя деталь и выходит на первый план в сознании российских спецслужб. Забыв о Первой мировой войне как о ключевой причине революции 1917 года, сотрудники спецслужб считают, что революция была организована извне, эмигрантами и мировой закулисой. Это конспирологическое представление, насколько нам известно, сложилось еще в начале 1980-х в среде сотрудников КГБ, а потом только укреплялось.
Тот факт, что царская охранка, которая была в то время самой мощной тайной полицией в мире, не смогла предотвратить переворот, лишь укрепляет современных чекистов в мысли, что огромная страна с жестким охранительным режимом может внезапно рухнуть без видимых причин из-за действий группы политических эмигрантов.
Считая себя наследниками Феликса Дзержинского и ЧК, современные чекисты рассматривают любую революцию как главную опасность, угрожающую стабильности государства. То, что ЧК расшифровывается как Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и должна была защищать дело революции от внешних и внутренних врагов, никого особо не смущает.
Главную свою задачу современные чекисты видят в том, чтобы бороться со всеми политическими группами, которые кажутся им способными совершить революцию — вне зависимости от реальных возможностей и планов этих организаций. Политические изменения могут привести к революции — то есть к многомиллионным жертвам и развалу страны, считают чекисты. Чтобы предотвратить такой катастрофический сценарий, любые средства оправданны.
Исходя из этой закольцованной логики, современные спецслужбы испытывают большое уважение к Охранному отделению — царской политической полиции, боровшейся с революционным движением. В их головах при этом не возникает никакого противоречия: главная задача спецслужб — бороться с врагами режима, с любой смутой, защищая сложившийся порядок вещей (стабильность). Какой именно это порядок — не так уж и важно.
Искреннее восхищение в этих кругах вызывает Сергей Зубатов, начальник Особого отдела полиции, который вывел политический сыск в России на новый уровень, усилив службу наружного наблюдения и расширив внедрение агентов в среду революционеров. Его любимым методом была перевербовка революционеров, которые впоследствии становились ценными источниками информации.
Бывший руководитель ЦОС ФСБ, генерал-лейтенант ФСБ Александр Михайлов, который и сегодня остается главным комментатором для СМИ от спецслужб, даже написал книгу «Жандармские судьбы. Записки генерала трех ведомств», где с большим пиететом пишет о роли Зубатова в борьбе с «преступниками, которые сеют смуту».
Это конспирологическое сознание объясняет, почему уже в начале 2000-х спецслужбы яростно боролись с нацболами Эдуарда Лимонова, которые представляли собой всего лишь небольшую группу радикально настроенной городской молодежи, как будто это серьезная угроза режиму Путина. Именно поэтому членов НПБ, которые в 2004 году ворвались в приемную Минздрава и раскидали там листовки, выступая против монетизации льгот, посадили в тюрьму на пять лет, а не просто оштрафовали за банальное хулиганство.
Опора режима?
Страх спецслужб перед возможным повторением революционной ситуации на протяжении десятилетий подпитывал отсутствие доверия к людям, которым была поручена защита политического режима — военнослужащим, да даже к соратникам-чекистам.
Это недоверие у спецслужб к людям в погонах зародилось почти сразу после 1917 года, когда в срочно формируемые Красную армию и тайную полицию пришли люди авантюрные, с сомнительной или неизвестной лояльностью большевикам.
Офицеры царской армии, или военспецы, считались столь ненадежными, что был создан институт комиссаров как партийных надзирателей над командирами. Этот институт просуществовал с некоторыми изменениями до конца советского периода. В свою очередь, в тайную полицию охотно шли рисковые авантюристы всех мастей, искавшие случая при новом режиме.
Достаточно быстро руководство советских спецслужб пришло к выводу, что на этих людей полагаться нельзя: продадут при первой возможности. В октябре 1922 года президиум ВЦИК предоставил ГПУ право вынесения внесудебных приговоров по всем должностным преступлениям сотрудников. Уже спустя полгода ГПУ отчиталось, что после проведенных мероприятий было расстреляно 18 сотрудников ГПУ, восемь из них — за взяточничество.
В 1930-е годы проблема ненадежности кадров в спецслужбах никуда не делась. Но теперь в глазах сталинских чиновников она выросла до проблемы безопасности государства. По рассекреченным материалам о репрессированных сотрудниках НКВД хорошо видно, что многие из тех, кто служил на Дальнем Востоке, действительно сотрудничали с японской разведкой, принимая подарки и денежные средства на постоянной основе.
Другие становились перебежчиками, как комиссар госбезопасности третьего ранга Генрих Люшков, сбежавший летом 1938 года из Хабаровска в Маньчжурию к японцам, прихватив с собой секретные документы НКВД и РККА. Советские спецслужбы в целом за свою историю дали непропорционально высокий процент перебежчиков.
Третьи были неисправимыми авантюристами — как бывший эсер и видный чекист Яков Блюмкин, поддерживавший контакт с Троцким даже после высылки последнего из СССР, на чем и погорел.
В спецслужбах всегда считали, что как военные, так и чекисты едва ли способны самостоятельно организовывать переворот. Но они вполне могут стать деятельными помощниками (марионетками) внешнего врага.
Возьмем самый громкий заговор сталинского времени — дело маршала Тухачевского. Его обвинили в подготовке военного переворота и бонапартизме. Обвинение утверждало, что Тухачевский планировал переворот, передавая военные секреты Германии, чтобы подготовить поражение Красной Армии. Немцы нападут на СССР, Красная армия потерпит поражение, а тут и Тухачевский со своими заговорщиками — так представили советской публике заговор маршала сталинские прокуроры.
Между тем никто никогда не обвинял Наполеона Бонапарта (такую ролевую модель Тухачевскому приписало следствие) в том, что он свергал Директорию по указке австрийцев, англичан или пруссаков. Сталин также сравнивал заговор Тухачевского с мятежом генерала Франко, но и франкисты устроили свой мятеж самостоятельно. Помощь от Гитлера и Муссолини они получили уже позже, во время гражданской войны.
Начало Великой Отечественной войны, когда огромные массы советских солдат и офицеров сдались в плен, убедили Сталина и его генералов, что логика чисток была правильной — просто чистили мало. А солдаты продолжали сдаваться в плен. Многие не просто дезертировали, а перешли на сторону немцев, сформировав сражавшиеся на стороне вермахта подразделения, в советском нарративе объединенные термином «власовцы». Советские спецслужбы ответили на это тысячами расстрелов за дезертирство и созданием отдельной спецслужбы СМЕРШ с самыми широкими полномочиями. Одной из задач, поставленных перед СМЕРШ, была ликвидация генерала Власова.
И во время войны, и после нее чистки военных и чекистов продолжились. При этом и тех, и других продолжали считать не самостоятельными заговорщиками, а «пятой колонной» — агентами внешнего врага.
Смерть Сталина мало что изменила в этом представлении. Когда политбюро решило избавиться от маршала госбезопасности Лаврентия Берии, предъявленные ему обвинения включали сепаратные переговоры с Гитлером во время войны, а после нее — секретные контакты с Иосипом Брозом Тито и с грузинской эмиграцией.
Проблема перебежчиков
Началась холодная война, а чекисты все продолжали бежать. Люди, поставленные на защиту режима, оказались наиболее склонными к переходу на сторону врага. Оба главных противника в холодной войне, СССР и США, сделали из этого выводы.
Спустя два года после создания ЦРУ президент Трумэн подписал The Central Intelligence Agency Act, давший ЦРУ право секретно финансировать разведывательные операции. Этот акт, кроме прочего, выделил финансирование на прием перебежчиков и членов их семей в количестве ста человек ежегодно. В 1949 году речь шла в первую очередь о перебежчиках из СССР. Внутри ЦРУ был создано подразделение по размещению перебежчиков — the CIA’s defector resettlement center, оно существует до сих пор.
Советскую армию США также рассматривали как ключевого политического игрока на случай, если дела коммунистического режима в России пойдут плохо. Когда в 1951 году молодой ученый Джордж Фишер, протеже автора «длинной телеграммы» Джорджа Кеннана, написал небольшую книгу под названием «Политика в русской эмиграции», он утверждал, что, как только начнется большая война, актором перемен, скорее всего, станет Советская армия. Фишер опять-таки ссылался на беспрецедентное количество солдат Красной армии, перешедших к немцам во время Второй мировой войны, несмотря на зверства фашистов. ЦРУ очень понравилась книга Фишера.
В КГБ тоже крайне серьезно относились к перебежчикам. Одной из главных задач Управления внешней контрразведки КГБ было предотвращение побегов чекистов. В Управлении существовало даже специальное отделение, которое занималось засылкой агентуры в спецслужбы противника под видом перебежчиков.
Когда Советская армия вошла в Афганистан, угроза перебежчиков снова вышла на первый план — как в Москве, так и Вашингтоне. ЦРУ ответило на афганскую войну операцией поощрения перебежчиков и их семей по переселению на Запад. КГБ ответил масштабной кампанией по выманиванию перебежчиков обратно в Советский Союз. Она оказалась частично успешной. По крайней мере, двоих перебежчиков удалось выманить из Лондона.
Общий масштаб проблемы был совершенно несравним с Великой Отечественной. За все время войны «Интернационалу сопротивления», главной организации по работе с перебежчиками, удалось переселить на Запад только 16 советских солдат. Однако несоразмерность угрозы не останавливала КГБ в безжалостном преследовании перебежчиков по всему миру.
Сегодняшние страхи
Война для российских спецслужб — по определению политический кризис, который может спровоцировать новую революционную ситуацию. С начала 2022 года старые страхи возродились c новой силой. Спецслужбам виделся и призрак революции, и тысячи перебежчиков, и переход армии на сторону врага.
Именно по этой причине военной разведке было так важно убить перебежчика Кузьминова в Испании. По той же причине Владимир Путин так часто и эмоционально говорит о новых «власовцах», воюющих на стороне Украины. Реальность угрозы, исходящей от Русского добровольческого корпуса или Легиона свободы, не имеет никакого значения.
В советских нарративах на тему предателей — от шпионов 1930-х и власовцев 1940-х до операций американских спецслужб в советских фильмах 1970-80-х — на заднем плане всегда присутствовала политическая эмиграция. Это та самая «темная сила на службе вражеских разведок, которая только и мечтает вернуться в страну, не гнушаясь никакими методами».
В глазах современных чекистов это делает любую политическую оппозиционную деятельность за пределами страны экзистенциальной угрозой, а оппозиционеров — легитимной целью, для борьбы с которой все средства, включая ликвидации, хороши.
Нынешние лидеры страны, как и их советские предшественники, убеждены, что российская армия и спецслужбы не способны самостоятельно устроить заговор. У них отсутствует инициатива. Лучшее тому подтверждение — абсолютная пассивность ростовского УФСБ и центрального аппарата ФСБ во время пригожинского мятежа.
Но люди в погонах могут быть использованы внешними силами — политической эмиграцией, Украиной, Западом — для создания новой революционной ситуации. Эту угрозу в Кремле и на Лубянке считают вполне серьезной, а потому будут бороться с ней всеми силами.
